Тамо бора-бора папуасов Берега Маклая

 
Но факт остается фактом: он провел более года вдвоем со шведом среди людоедов, остался жив и никого, по его словам, не пристрелил. Очень важным обстоятельством, объясняющим мирное сосуществование папуасов и двух белых, Миклухо-Маклая и шведа Ульсона, был разумный подход путешественника к взаимоотношениям с аборигенами. Вот как он сам писал об этом: «Я старался как можно менее вмешиваться в дела туземцев, старался не изменять их обыкновений и обычаев…».
 
Яснее не скажешь. Кому понравится, если посторонний будет совать нос не в свои дела. Возможно, импонировало папуасам и внешнее сходство Маклая с аборигенами, вспомним его густую и обильную шевелюру, тем более что парикмахерских в тех местах ещё не было. Второй важной причиной было то, что он вглубь территории острова не заходил, а жители береговых деревень были более мирными людьми, чем обитатели горных районов, которым пристукнуть, и съесть чужака было то же, что нам сходить в магазин за колбасой.
 
Четыре дня, проведенные экипажем «Изумруда» у берега Новой Гвинеи, обернулись заболеванием 84 матросов и 15 офицеров. Видимо, длительное пребывание на острове в обществе папуасов и малограмотного шведа положительно подействовало на Миклухо-Маклая, и он уже доброжелательно отозвался в письмах и об офицерах, и о командире, которому, по традиции, остался должен денег.
 
После первого пребывания в Новой Гвинее, Маклай в Россию не вернулся, сошел с клипера «Изумруд» по пути домой. По этому поводу нужно было объясниться перед многими людьми, предъявить результаты, ради которых ему дали деньги и привезли в такую даль.

Он сделал это так. Из письма к матери: «Как только смогу – сейчас же к Вам! Слово никогда не забываю». Великому князю сообщил: «Моим исследованиям и путешествиям я не предвижу конца и не предполагаю вернуться в Россию ранее нескольких лет, когда моими научными исследованиями я докажу себя более достойным оказанной мне помощи и сочувствия». В таком же духе написано письмо в Географическое общество.
 
Путешествие обошлось в приличную сумму, плюс расходы на посылку двух военных судов с риском посадить их где-нибудь на необозначенный, на карте риф. А вот результаты, ныне хранящиеся в архиве Русского географического общества, выглядят довольно скромно. Поэтому и торопиться в Россию было незачем.

Своему другу А. Мещерскому Миклухо-Маклай написал более откровенно: «Мне делается совершенно ясным, что мне не придется жить больше в Европе… связать себя с каким-нибудь захолустьем, хотя бы и Петербургом, – на то у меня не было и не будет никакого желания».
 
Место, где он высадился в первый раз, путешественник скромно назвал Берегом Маклая. Шумиха в газетах, специальная посылка военных судов за путешественником, придали ему значимость в обществе. С ним старались завести знакомство, приглашали к себе. Его имя обрастало легендами. В свою очередь, каждое новое его знакомство с человеком, имевшим вес в обществе, повышало авторитет и самого путешественника.
 
В результате Миклухо-Маклай начал считать себя уже кем-то вроде государственного деятеля. У него появилась мысль превратить Новую Гвинею в колонию России. Себя он уже видел местным правителем, папуасским царьком. Ему льстило, когда в газетах его называли «султаном папуасов». 

Маклай написал письмо царю с предложением захватить Новую Гвинею. Но, во-первых, в Петербурге было не до его идей: назревала Русско-турецкая война. Во-вторых, только недавно с облегчением вздохнули, продав Аляску, которую американцы едва не отобрали даром. Так Аляска-то рядом, а где Новая Гвинея, да еще населенная людоедами?

Словом, из министерства иностранных дел пришел отказ: «… ввиду отдаленности этой страны и отсутствия там русских интересов, предположение это не может быть осуществлено». Однако в упорстве путешественнику не откажешь: Миклухо-Маклай добивался всего, чего хотел, не мытьем, так катанием. Он стал искать другой вариант.

В 1881 году Миклухо-Маклай обратился к великому князю Алексею, сменившему Константина на посту руководителя флотом, с просьбой разрешить вернуться в Россию на одном из военных судов. Такое разрешение было дано. Видимо, брат Владимир подсказал ему, что когда разрабатывался план крейсерской войны, то искали места для угольных баз. Вот здесь и заиграла фантазия Миклухо-Маклая.
 
Он сумел получить аудиенцию у Александра III и стал убеждать его создать такие базы на Новой Гвинее. Царь, естественно, перепоручил решение вопроса морскому министру Ивану Шестакову. В благодарность за верноподданническое усердие Александр III приказал принять на хранение коллекции Миклухо-Маклая, которые находились в таком состоянии, что Русское географическое общество наотрез отказывалось их брать. Кроме того, он выделил деньги на издание работ путешественника из своих личных средств.
 
Адмиралу Шестакову глупость этой затеи была понятна изначально. Но не рассказывать же царю недавний случай, похожий на анекдот, который произошел в бухте Провидения. Там организовали склад с углем для русских крейсеров, охранявших лежбища котиков. Присматривать за углем поручили старосте-чукче из ближайшей деревушки. Чукчу за труды награждали: то серебряными часами, то еще чем-нибудь. Эта идиллия продолжалась, пока в бухту не зашел неизвестный пароход.
 
Добры молодцы с иноземного парохода быстро перегрузили весь уголь с берега к себе на судно и удалились, захватив с собой и сторожа. Высадили его, закутанного в меха, потехи ради, на Гавайских островах, где несчастного чукчу обнаружили русские моряки, по случаю зашедшие на Гавайи. Так это случилось в России, а что может произойти на Новой Гвинее!
 

Дома в своем дневнике Шестаков записал: «Вечером слушал тоскливого Маклая, забавлявшегося черепами и побасенками. Уверял великого князя Алексея, будто был у меня три раза». Ещё и врал.

Чтобы отвязаться от неугомонного путешественника, он доложил царю, что специально отправил корвет «Скобелев» к берегам Новой Гвинеи. На самом деле «Скобелев»  (бывший «Витязь») давно планировали послать в Архипелаг Больших и Малый Зондских островов, и новое задание особых перемен в плавание не вносило. Миклухо-Маклаю он разрешил следовать на корвете.

Окончательное решение об организации базы поручили принять контр-адмиралу Н. Копытову, который находился на «Скобелеве». Копытов лично убедился в том, что всем было ясно еще в Петербурге. После доклада адмирала о затее путешественника постарались поскорее забыть.